|
 |
Валерий Николаевский
О докторе, герое и консуле*
Солнце окрасило однокупольную, в романском стиле церковь.
Трёхсуточный дождь замолчал. Парковая свежесть больницы Ханушки.
А вот и кабина цвай. Сердечный доктор слушает моё сердце.
Неприветливая дама, для которой мои полиглотические знания явно недостаточны.
- Вы говорите по-немецки?
- Лангзам-лангзам (медленно).
- Вы говорите по-английски?
- э литтл-литл (немного).
- Вы говорите по-…
Мне это надоело. Откинувшись на спинку стула, чтобы – глаза в глаза, точнее – очки в очки, я, растягивая, спросил:
- Фре-е-енч?
То есть: а ты, мол, сердечно-несердечный доктор, говоришь по-французски? Срабатывало безошибочно: австрийцы говорят по-немецки, в школе учат английский, с французским – трудно.
- Фре-е-енч?
Ну, дама, ну… - из-под краски – краска на лице или бледность щёк? Смакую, как я её…
Сделала долгую паузу: очки в очки. И – выдохнула мне в лицо сорокалетней свежестью:
- О’кэй, френч. Силь ву пле.
Что такое? Даёт мне понять, что все три языка для неё родные. Особенно “френч”. Я обмяк. Стало неинтересно. Дурацкие шторы на окнах, грубая швестер, и эта сердечная с “френчем”.
- Ну, где ваш “френч”?
- Ам пти пё.
- А, по-французски Вы говорите так же, как по-немецки. Полиглот.
- Зато у меня прекрасный русский матерный слог. Виртуоз.
- О, виртуози! Буцефало.
Как, она ещё и по-итальянски? Гут. Шпрехен. Мэр. Мезанфан. Кара амичка. Если бы ей все мои нюхтерны и русскую школу изучения иностранного (40 лет назад), где всё сделано так, чтобы ни ты иностранца, ни он тебя никогда не понял… Если бы ей… Ну, нет у меня способностей к языкам. Нету. А френч – с лёту. Френч – пожалуйста, дойч – пожалуйста.
- Папа, руки у тебя исколоты. Тебе всё время делают уколы. Папочка, ты не имеешь права…
- Ну, что такое? Ну откуда вы взяли? Ну, мезанфан… Ну, гут. Всё будет хорошо.
- Папочка, Дан говорит, ты у нас – герой!
- Дан?
- А как ты припечатал в Бельгии этого каратиста, который бросился на тебя драться?
- Так получилось с каратистом. А вот о герое – кое-что помню.
Кошмарно-рыжий прораб на Колыме, на прииске “Ветряный” за Полярным кругом. Напротив – прииск “Бодрый”. И родилась присказка: “Я не такой ветряный, чтобы идти на Бодрый, и не такой бодрый, чтобы работать на Ветряном”. Прораб вкалывал на Ветряном. Все знали: дядя Витя – герой Советского Союза. На плотном, заношенном синем пиджаке – Золотая Звезда, не дубликат – по красным датам календаря. Молчун, слова не вытянешь, только по пьянке…
Подпоили дядю Витю – лишний стакан “Кровавой Мэри” (спирт, шампанское, томатный сок).
- Дядя Витя, как ты в Герои взошёл?
- Пошли вы, ребятки…
- Вить!
- Да вот и не знаю. Горели с танком, - красная пена на его губах от “Кровавой Мэри”, - танк на танк. Орём! Прём! Раненые… - Материться не любил дядя Витя, а когда надо было это делать, долго облизывал губы. – Пошли вы, ребятки… горим. Кровь. Заряжаю. Эх, ребятки, что было! Опосля госпиталя две звезды выдали: одну золотую, а другую под неё, на каждый день на пижак. Ох, ребятки… Всех врагов перебьём да по новой споём, как мы пили с тобой за Победу.
Сиплый, трудный, немузыкальный голос, а у меня – слёзы на глазах.
- Дядя Вить…
- Да што ты, парнишка? Будет гарно. Всё будет хорошо.
- Папа, а как ты сам был Героем Советского Союза?
- Сами знаете.
- Папа!
- Ну, что тут рассказывать, дети. С какого боку ни возьми…
- А тебя брали с какого боку?
- С какого? Честно? Не знаю, не помню.
Заполярная мгла. Город Певек – ворота Арктики. Аэропорт. Бочки с горючим в снегу. Заправка, самолёт ИЛ-14, полярная авиация. Летим на материк. В Москву!
- Эй, корешь, мотай с папироской от бочек, сгоришь.
Это – мне. Закутан в кухлянку. Ноги – в торбасах. Отхожу от бочек. Народ ждёт посадку. Позёмка. Из полярной мглы вылезает огромина: смердь, вонь из серой пасти. Огромина валится на меня, дышит в меня. Держусь, отбиваюсь, хриплю. Исполняем танец Святого Витта, от которого дёргаются все конечности. Падаю в снег. Почти теряю сознание. И вот – откуда-то из небытия – тонкий, прорезанный позёмкой голос: “Гришка, подлая морда! Домой! Гришка, прибью…”
Отключаюсь. Приводят меня в чувство пассажиры Ила-14. Какие слова! Какие слова!
- Ты, твою мать, того… Оберёг всех тут. Кабы не ты…
- Спаситель Вы наш…
- Вот им – член всем, - какие люди на земле русской:
- Что вы, граждане, за что так?
- Он ещё спрашивает! – дебелая дама с тёмными губами – обнимать меня, почти полумёртвого, целовать, и попахивает от неё как…
- Гришка, стерва, домой! Сучья морда!
Вот подлинное моё восприятие события.
А вот – геройское! Восприятие меня всей пассажирской массой в количестве 12 человек.
На них из полярной мглы вылезает белый (серый) медведь разъярённый, ревущий, на задних лапах – огромного роста.
Визжат дети, кричат дамы. Жмутся мужчины. Я загораживаю собой самолёт и людей, иду на бой с самым свирепым, самым сильным полярным зверем. Бросаюсь на него. Боремся! Падаем. Орём. Огромина, огромина… отступает. Пятится. Бежит. Я в изодранной кухлянке с окровавленной рукой валяюсь на снегу. Глотками спирта приводят меня в чувство. И говорят. Говорят… Обо мне…
Когда ИЛ набрал высоту, мама сказала голубоглазой закутанной девочке:
- Вот дядя, он всех нас спас. Он – герой!
И у девочки на голубых глазах появились слёзы:
- Вы герой нашей страны, дядя!
И корявый мужик, весь в ссадинах, прокричал хрипло:
- Твою мать-перемать, да таким, как ты, героя всего Союза в войну давали! Хлебни из фляги, да оставь малость, пьём за твою победу! Хрен им всем – во люди на Руси!
Всего детям не расскажешь, но и особенно скрывать своё геройство не стоит. Герой – он и есть герой, с какого боку ни возьми.
Позже узнал, что звали огромину – Гришка, что это был почти ручной, выросший у летунов полярный медведь, безобидный, любитель сладкого, за коим и прибежал ко мне полакомиться. У меня не было конфет, вот в чём дело. Тут надо выбирать что-то одно: или липкая конфета в кармане, или Звезда Героя на груди. В ту знаменитую заполярную долгую ночь я выбрал лучшее: для моих весёлых рассказов за столом и воспитания мужества у собственных детей. Но особое мужество надо было иметь самому, отстаивая свои русские позиции в консулатах, 10 лет назад.
Понедельник. Июль. 1997 год. Вена!
Из ещё неотправленного письма в русский консулат в Вене
:
“Господин Казьмин, позвольте Вам выразить самое глубокое неуважение в связи с невыдачей нам, гражданам СССР, российских паспортов и Вашим обманом.
Позвольте сообщить Вам, что, отказав нам в выдаче новых паспортов, Вы сделали мою семью персонами “нон грата”, лишили возможности вернуться в Россию по российским паспортам, подвели к отказу от российского гражданства. Я этого не хочу – о чём намерен сообщить Думе!
Господин Консул! Позвольте дать Вам совет, никогда не впредь не производить подобных экспериментов с писателями, которые ни в чём не замарали Россию, не оболгали её.
Господин Казьмин, примите выражение глубокой надежды, что подобных Вам людей со временем всё меньше и меньше будет в консулатах российских.
Валерий Николаевский,
писатель, автор исторических романов
о Древней Руси 1997 Вена
___________
*Фрагмент из повести – есть полный перевод на немецкий.
|
|
